| 23.06.2015 | Статья в газете "Звезда"
Выжившая в лагере смерти
Пермячка Лидия Алексеевна Симакова-Уткина, ребенком встретившая начало Великой Отечественной войны в брестском гарнизоне, пройдя через Освенцим, осталась жива.
Лидия Алексеевна Симакова-Уткина 9 Мая, 2011 год
Этот день для Лиды стал последним днём детства. Быстро сделав все дела по дому, они с Колей — родным дядей пятнадцати лет — рванули на речку. Ловили раков, лягушек, купались-плескались… Домой вернулись только вечером — голодные и довольные. Коля на правах старшего быстро напёк лепёшек. Со сладким чаем это было объедение! Так и не дождавшись мамы, уснули в радостном предвкушении скорой поездки к бабушке в Карачаев.
В это время шла подготовка к школьным выпускным вечерам, и мама, Анна Семёновна, учитель русского и немецкого языков, допоздна задерживалась в школе. Через год и Лида должна была пойти в первый класс. Папа — Алексей Григорьевич Симаков — был её особой гордостью: красный офицер, он находился на учениях.
Воскресный рассвет 22 июня разбудил оглушительным грохотом орудий и дымом пожарищ. Мама схватила вещмешок с сухим пайком (у офицеров он был всегда наготове), и все трое выбежали на улицу. В дыму, плача и крича, метались люди. Вместе с другими кинулись в бомбоубежище, где было уже тесно. В духоте и тесноте, трясясь от страха, просидели довольно долго, а когда вышли, всех охватил ужас: вместо домов — тлеющие развалины. Повсюду трупы людей и лошадей.
Спустя какое-то время активисты поспешно принялись собирать население гарнизона для эвакуации на железнодорожный вокзал Бреста. Детей и вещи погрузили на телеги. Тронулись. Но при подъезде к вокзалу стало очевидно, что он уже занят немцами. Людей охватила паника, все бросились врассыпную. А вокруг шла стрельба, перемежающаяся лаем собак — фашисты охотились на людей. Тех, кого поймали, поместили в загон, огороженный колючей проволокой. Лида, Коля и мама оказались там же.
Началась сортировка людей. Колю погрузили в «телятник», идущий в Германию. Сквозь шум колёс он успел крикнуть, что всё равно сбежит. И сдержал слово. Лидия Алексеевна вспоминает:
— Мама услышала разговор немцев о том, что детей будут отправлять отдельно. Тогда они с соседкой Фросей решили, что её сын Стёпа и я будем, как брат и сестра, всегда держаться вместе, что бы ни случилось.
В загоне без еды и воды людей продержали несколько суток, а потом куда-то погнали. Шли в гробовой тишине. Несмотря на лето, птицы не пели, и даже дети не плакали. Неожиданно началась бомбёжка. Все попадали на землю. Кто-то закрыл собою детей, кто-то накрыл голову подолом. Бомбили и наши, и немцы. Когда стихло, люди стали подниматься, но многие так и остались лежать.
А колонну всё гнали и гнали куда-то. Голодных и обессиленных, под конвоем, мимо огородного изобилия овощей и фруктов. На ночь всех загоняли в амбары или сараи. Через несколько дней вышли на железнодорожную станцию — распределительный пункт, откуда каждый день целыми составами население отправляли в Германию. Мама с Лидой и соседка Фрося со Стёпой вместе с другими по команде стали грузиться в вагон. Люди были истощены и делали это с большим трудом. Но ехали недолго — до Минска. Там новая погрузка, уже в машины. Привезли то ли в школу, то ли в казарму с нарами в два этажа. Народу было так много, что одни нары занимали несколько взрослых и детей.
С утра взрослых отправляли на работу — строить, копать. Дети делали уборку в казармах. Выходить не разрешалось. Постоянным фоном были далёкие и близкие канонады, регулярно случались бомбёжки, это означало, что линия фронта где-то рядом. Так прошли осень и зима. И вот уже весна, до которой дожили далеко не все. Голод (кашу давали раз в день) и болезни делали своё чёрное дело. Выжившие держались надеждой на освобождение. А вместо этого — опять погрузка в «телятники», опять куда-то везут…
— В вагонах — духота, зловоние, вши и чесотка, — рассказывает Лидия Алексеевна. — Трупы выбрасывали прямо на рельсы. Иногда на остановках приносили воду и хлеб. Остановились в Кракове. И тут начался настоящий кошмар, истерия — у матерей стали отбирать детей. Крики, рыдания, автоматные очереди по людям! Мамы скрепили наши со Стёпой руки и умоляли не разлучаться. Тут я навсегда потеряла маму. Никогда ей больше не пришлось приголубить меня.
К слову сказать, через 52 года мать отыщет Лиду. Но время сделает своё дело — прежней близости, свойственной матери и дочери, уже не возникнет никогда. Лидия Алексеевна продолжает:
— Детей построили в отдельную колонну. Матерей с маленькими и больными детьми погрузили в машины и повезли. Куда? Зачем? Никто не знал. В сопровождении охранников с овчарками нас гнали целый день. Собаки рычали и рвались, с их морд капала слюна. С тех пор на всю жизнь у меня неприязнь к собакам. Немцы смеялись. Какой-то солдат играл на губной гармошке.
К концу дня добрались до небольшого городка. Это был Освенцим. Всех побрили, раздели, а потом запускали по пять человек в комнату с крутящимся полом, где два немца в противогазах обливали голых детей едкой жидкостью из шланга. Она ела глаза и рот, вызывала удушье. Из комнаты выходили два-три ребёнка, остальные падали замертво. Одна из стен поднималась, и тела скатывались в яму. Я как-то удержалась.
Через какое-то время нас отправили к доктору — определять группу крови. К счастью, у нас со Стёпой оказалась одна группа крови, и нас не разлучили. Даже спали мы, взявшись за руки. Жили в кирпичном двухэтажном бараке, в секторе детей-двойняшек. Но прошло время, и Стёпа заболел. Когда за ним пришли, он плакал и кричал, вцепившись в мою робу ручонками, но его утащили в другой барак.
Прошло несколько дней, и начались регулярные изнурительные стоянки в очереди у дома с красным крестом. Это был пункт забора крови. Брали кровь одновременно у 15–20 человек. После процедуры подкашивались ноги и очень кружилась голова. Нам выдавали кружку мутной воды, в которой отваривались овощи, и отправляли в барак. Варёные овощи не выношу теперь — сразу вспоминается вкус того отвара.
На следующее утро сил подняться не было, но надсмотрщица поднимала плёткой. Тех, кто не вставал, отправляли в газовую камеру (говорили, что перед этим у них брали спинной мозг). Дети поднимались из последних силёнок. Умирало очень много детей. Каждый день. На их место поступал «новенький». Из всех надзирательниц была одна, которая не била детей, не ругала, даже подкармливала варёной брюквой. А кормили так, что даже после обеда мы были голодны.
Однажды я встретила Стёпу. Он смотрел на меня отсутствующим взглядом и как будто не узнавал. Я что-то говорила, трясла его худые ручонки, а он только кивал и беззвучно плакал. Через несколько дней от доброй надзирательницы я узнала, что Стёпа умер. Плакать не было сил. С тех пор я надолго разучилась плакать.
Зимой 1945 года наша армия вступила в Польшу, и узники Освенцима были освобождены. В первую очередь освобождали детский сектор.
— Как я выжила? Видимо, мой ангел охранял меня. Когда детей выводили из бараков, наши солдаты застыли как вкопанные. Стояла гробовая тишина, только стрекотала камера кинооператора, снимающего всё на плёнку. Вдруг кто-то не выдержал и закричал. Солдаты, будто очнувшись, бросились к нам. Прижимали к себе, целовали, а из их глаз текли слёзы, но они не стеснялись их.
Уже на Родине я оказалась в детском доме города Клин. А вскоре туда приехал солдат Иван Дебров — от папы. Я была счастлива! Мы поехали к месту службы отца в Киев. А в Москве нас сняли с поезда — у меня тиф! Положили в больницу, но Иван выкрал меня и тяжелобольную довёз до места, сдав на руки отцу. Врачи воинской части меня выходили, буквально научили заново ходить.
Конечно, отец Лиды знал об указе Сталина о том, что взрослые узники концлагерей приравниваются к изменникам Родины, а малолетние урезаются в правах, поэтому всячески пытался скрыть прошлое дочери. Он вывел вытатуированный номер на её руке, изменил дату рождения и велел молчать. Вскоре отца перевели на Урал, в Березники. Там Лида пошла в первый класс, но практически училась на дому, так как была очень слаба — двухсторонний туберкулёз лёгких и кишечника. Потом отца направили в Чёрмоз.
— Там я узнала, что такое счастливое детство! Меня оживили удивительно добрая энергетика тех мест, воздух, питание…
А через два с половиной года снова по гарнизонам, вслед за отцом. Десять классов Лида закончила в Молотове. Получив техническое образование, 10 лет работала на заводе имени Ленина. Затем в райкоме партии. Вплоть до пенсии была начальником отдела УКСа облисполкома.
И всю жизнь Лидия Алексеевна скрывала трагический факт своей биографии. Только в 1996 году муж и сын узнали правду и были потрясены.
Мать Лидии Алексеевны Анна Семёновна была угнана в Германию, где работала на подземном военном заводе. В 1945 году их освободили американские союзники. Всех освобождённых предупредили о том, что на Родине их ожидают сталинские лагеря, и Анна Семёновна осела в Бельгии, в городе Антверпен. Покойный муж-бельгиец оставил ей особнячок, в котором она и прожила до 96 лет. Других детей у неё не было. Лидия Алексеевна несколько раз навещала мать, но душевной теплоты между ними так и не возникло. Мать была закрыта. Страх преследовал её до конца жизни. Видимо, душа её была покрыта рубцами, как и тело.
В 1980 году судьба привела мою собеседницу в качестве руководителя туристической группы в Освенцим. На экспозиционном экране мелькали документальные кадры об освобождении узников лагеря. И вдруг — о боже! — в девочке из толпы она увидела себя! Ноги подкосились, крик-стон вырвался из груди. Польский гид был поражён не меньше — он впервые встретил на экскурсии живого узника. Вечером того же дня он пришёл к общему ужину с большим букетом роз…
Мария ПАРШАКОВА |
